ПВС

Статья 1 «Хлопци при пластунах»: период ученичества.

О.В. Матвеев.
Доцент кафедры дореволюционной отечественной истории Кубанского государственного университета, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Научно-исследовательского центра традиционной культуры Государственного научно-творческого учреждения.

Период ученичества в воинской культуре казаков совсем недавно стал предметом специального исследования [1]. Однако наряду с серьёзными постановками проблемы изучения подготовки молодёжи к казачьей службе (Н.И. Бондарь, М.А. Рыблова, А.А. Шахторин, Б.Е. Фролов и др.) в литературе накопилось на этот счёт немало мифов. Особенно это касается боевой подготовки пластунов, в которых видят «славянских ниндзя», прообраз спецназа, характерников, обладающих «тайным знанием». Преуспел в этом львовский историк Тарас Каляндрук, автор книги «Тайны боевых искусств Украины». Обвинив «оккупационную историографию» в стремлении затушевать наличие у запорожцев серьёзной разведывательной организации, он выстраивает преемственность «разведшколы непроходимых плавней» от арийских военных союзов, отождевстлявших себя с волчьими стаями, и от царства древних-воительниц амазонок [2]. Современные попытки реконструкции национальных боевых искусств на Украине отличает замифологизированность и политизированность. Это проявляется в ориентации на язычество, враждебном отношении к православию (что вообще-то не присуще украинскому народу) и в пропаганде узколобого национализма. Немногим отличаются от своих украинских «коллег» и отечественные подвижники «пластунского стиля», пытающиеся обставить подготовку пластунов таинственностью и мистикой. В данной работе предпринята попытка реконструкции периода ученичества подростково-юношеской субкультуры кубанских пластунов в эпоху Кавказской войны 30-х – 60-х годов XIX века.

Кубанский историк Б.Е. Фролов справедливо указывает, что в исследуемый период пластуны считались аристократией Черноморского казачьего войска [3]. Войсковое начальство сознательно отбирало в пластунские отряды людей «предприимчивых, мужественных, неусыпных», желавших «не ударить в грязь лицом в рыцарских доблестях» [4], как-бы культивируя этот элитный тип [5]. Однако и у самих пластунов сложилась своеобразная система отбора в свои ряды.

Путь в пластуны

Источники первой половины XIX в. отмечают 3 основные пути в пластуны. Во-первых, это естественный механизм преемственности поколений. «В семьях пластунов, – отмечает Н.И. Бондарь, – мальчик начинал сопровождать отца примерно с 10 лет в качестве «михоноши», постигая постепенно тонкости пластунского ремесла» [6]. В лексике кубанского казачества присутствовали 2 основных значения слова «мехоноша»: 1) мальчик, выступающий в роли помощника пластуна; 2) участник обряда хождения с козой [7]. Если применение этого понятия в обрядовой практике представлено в этнографической литературе [8], то отдельные характеристики воинской составляющей содержатся лишь в источниках первой половины XIX в. И это вполне закономерно, поскольку с окончанием Кавказской войны и распространением на пластунские батальоны уставных положений регулярной пехоты постепенно был утрачен элитарный статус стрелков-разведчиков прикубанских плавней [9].

Во-вторых, пластуны принимали в свои ряды сыновей погибших товарищей. И.Д. Попка отмечал: «Эти разборчивые и взыскательные подвижники принимают, не говоря ни слова, и даже сами зазывают в своё товарищество какого-нибудь необстреляного «молодика», который ещё не перестал вздыхать «по вечерницам» своего куреня и ещё не успел представить ни одного опыта личных служебных достоинств, но которого отец был славный пластун, сложивший свои кости в плавне» [10]. Здесь возникает соблазн провести преемственность от молодиков-запорожцев и паробков, выполнявших роль военных слуг, что нередко и делается в ряде современных популярных работ. В среде запорожского казачества к «молодикам» относились юноши, приставленные к взрослым казакам в «услуженье». Они проходили при «записанных казаках» своего рода обучение и подготовку для вступления «в козацкое звание». Нередко их подвергали ритуальным осмеяниям и испытаниям: хождение над днепрвской кручей по колоде после выпитой горилки, скачка на необъезжанном коне. Если «молодик» успешно проходил все испытания, его допускали к участию в военном походе. После того, как он проявлял себя достойным воином, его причисляли в качестве полноценного казака к одному из куреней, давали новое имя, символизирующее рождение в новом качестве казака-воина [11].

Но на Кубани институт «молодиков» к началу XIX в. давно утратил свою воинскую функцию. Не случайно И.Д. Попка пишет о «молодике», завсегдатае «вечерниц» своего куреня. Эти сообщества были хорошо исследованы этнографами конца XIX в. на примере украинского парубоцтва. «Наблюдая «парубоцтво» в современном его состоянии, нельзя не видеть, что многое из того, чем оно живёт и обставлено теперь, с мелочною даже обрядностью, есть остаток давно минувшей жизни, где нередко дух и смысл давно испарились и осталась одна только форма», – писал в 1887 г. Валериан Боржковский [12]. Эти слова вполне можно отнести и к первой половине XIX в. Ф.А. Щербина, вспоминая о своём детстве в станице Новодеревянковской, писал, что организации парубков «в жизни молодёжи преследовали цели, связанные с обычаями праздного и бытового времяпровождения. Я не помню да и не знал в детстве всех тонкостей в порядках парубочих громад, но знаю, что когда в Деревянковке дивчата «щидровали» или «колядовали», то парубки участвовали в качестве мехоношей и охранителей щедрующих и колядующих дивчат, а добытые колбасы, кендюхи, сало, кныши, паляныци и пр. были общим достоянием парубков и дивчат» [13]. «Хлопец» становился «парубком», достигая 16–17 лет [14].

Таким образом, если в древнерусских былинах парубок – это товарищ-слуга богатыря, его оруженосец, а термин «паробок» в значении военного слуги употреблялся еще в XV в. [15], то в первой половине XIX в. «парубоцтво» утратило свои воинские функции и являлось лишь возрастной организацией сельской молодёжи. При приёме в пластуны имел значение не сам статус «молодика» с несуществующими уже боевыми традициями этого интститута ранннего казачества, а принадлежность «парубка» к пластунскому роду.

Наконец, в-третьих, по словам Я.Г. Кухаренко, «при пластунах хлопци были, что сами пластунство выбрали. Тут они вырастали, выучившись характерству, делались пластунами» [16]. Под словом «характерство» И.Д. Попка понимал «всякое волхование на случайности войны, а особенно заклинание или знамение, ограждающее воина от раны в бою» [17]. «Характерство» было связано с миром народных представлений и арсеналом методов борьбы с «нечистой силой», которой нельзя противостоять обычными средствами. К сожалению, нынешние популяризаторы «тайного знания» пластунов абсолютизируют эти народные верования и рассказывают о казаках, способных оставаться неуязвимыми для пуль и клинков. Непонятно только, почему с такими чудо-воинами на казаков вообще кто-то осмеливался нападать, и где были эти неуязвимые, когда черкесы вырезали защитников черноморских кордонов? Очевидно они, как не без сарказма пишет современный исследователь черноморского казачества, превращались в тростник и, «покачиаясь на ласковом ветру, наблюдали со стороны за резнёй» [18].

Слова Я.Г. Кухаренко о «выучивании характерству», по-видимому, надо понимать расширительно: приобретались боевые навыки, усваивались народные знания, включавшие, в том числе, и представления ирационального характера.

Детство

Начальная веха воспитания пластуна обозначена в источниках достижением десятилетнего возраста. Однако постепенное вхождение в воинский мир начиналось уже в младенчестве. «Татары шли, ковылю жгли», – пела мать, укачивая малыша, укореняя в его сознании главное предназначение казачества – защиту родной земли [19]. Старый пластун Митрофан Седых вспоминал, что «едва мальчик начинал «базикать» и понимать разговор, ему всегда рассказывали о злодействах «азиятов», об их набегах и грабежах. С малых лет все казачата знали о тех ловушках, которые устраивали черкесы на пластунов» [20]. В детский период закладывалось представление об особой значимости военной службы пластунов и. соответственно, об избранности данной социальной группы. Огромную роль здесь играли рассказы старых пластунов, собиравших вокруг себя ребят. Ф.А. Щербина в воспоминаниях о своём детстве писал, с каким восхищением дети слушали рассказы бывшего пластуна Костюка «про горы и море, про леса в горах и охоту в них на кабанов и коз, про набеги черкесов на черноморские станицы и про проделки пластунов в черкессих аулах» [21]. Такие рассказы способствовали оформлению героического ореола вокруг службы пластунов.

Формированию необходимых качеств у будущего пластуна способствовали детские подвижные игры круглый год на свежем воздухе. Состязания в беге босиком на дальность, по разложенным на земле растениям с шипами воспитывали морально-волевые качества, связанные со способностью переносить болевые ощущения [22]. Ряд игр – «Перетяжка», «Верёвочка», «Вилюшки», «Черкесы», «Комар» и другие – были направлены на развитие силы, быстроты, ловкости и выносливости. Особую роль играла в воспитании будущих пластунов игра «Комар», которой на досуге забавлялись и взрослые казаки. На одном из рисунков, выполненом в серии иллюстративных корреспонденций с театра русско-турецкой войны 1877–1878 г. изображён эпизод игры кубанских пластунов «в комаря» [23]. Детская игра «Комар» зафиксирована в этнографических материалах 80-х годов XIX в. «В игре этой участвуют трое, – писал учитель станицы Хасав-Юртовской, – из них один становится посередине, прочие по бокам, лицом все в одну сторону. Для удобства игры боковые раздвигают ноги приблизительно на ¾ аршина, а средний (комар) на аршин; кроме того средний наклоняется, а боковые закрывают щеку. Обращённую к среднему, – левый правою ладонью, а правый – левою, приготовившись таким образом к защите от ужалений комара. Игра состоит в том, что средний, сложив ладони наподобие трубочки, начинает в них жужжать, подражая комару и стараясь при этом ужалить то того, то другого, что выражается ударом по щеке. Каждый из стоящих по бокам, в свою очередь, следит за действием комара, и тот, кто почувствует жало на своей щеке (боковые не имеют права ударять комара, не почувствовав его жала), в тот же момент старается быстрым ударом сбить шапку с комара. Коль скоро это достигнуто, то комар и победитель меняются ролями и игра начинается снова» [24]. С.Г. Александров, специально изучавший детские подвижные игры кубанского казачества, так формулирует задачи игры в «комара»: «Формирование простейших навыков ведения единоборств в стандартных условиях с ограниченным числом разрешённых действий; развитие чувства дистанции; воспитание ловкости, быстроты, реакции, внимательности» [25].

Роли участников этой игры глубоко символичны. Комар – символ чужого мира, мира черкесов, которому в плавнях противостояли пластуны. Не случайно в культуре казаков кровососущие членистоногие принадлежат к «дьявольскому творению» [26], а участвующих в набегах на казачьи станицы горцев называли «косматыми дьяволами» [27]. По-видимому, закрепляло такое отношение к миру участие детей в Троицком обряде «вождения комаря», в котором действия основных персонажей – хлестание веткой, подпрыгивание, кручение «характерны для представителей потустороннего мира, олицетворяемых ряжениями» [28]. Пластуны учили детей, что комары не только нещадно жалят в плавнях казаков, но и своими «атаками» выдают черкесам пластунские засады: «А какое добро в плавнях? В Весеннюю и летнюю пору там полно комара и мошки. Над проходящим или сидящим человеком эти кровожадные насекомые, жалящие как крапива, сгущаются в облако пыли, крутимой вихрем, – и их усиленное гудение даёт заметить сторожкому психадзе, где приготовлена ему засада» [29]. Если для борьбы с миром человеческим необходимо было воспитывать физические, воинские качества, то для борьбы с нечеловеческим, дьявольским миром надо было учиться «характерству» – воинским охранительным молитвам и заговорам [30]. Приобщение к молитве и обучение происходило уже с трёх- пяти летнего возраста [31]. С заговорами знакомили, видимо, позднее, уже в период непосредственного ученичества у пластунов.

Подготовка пластуна

С десятилетнего возраста мальчик вступал в мужское культурное пространство. «Сначала он ходил за батьком в роли «мыхоноши», т.е носил хлеб, построму, посылался за продовольствием в куринь и исполнял другие мелкие поручения», – вспоминал Митрофан Седых [32]. Я.Г. Кухаренко очерчивает следующий круг обязанностей «мехоноши»: «Тем временем, пока пластун охотится в плавнях, хлопец его из куреня оббегает расставленные на тропках капканы, ступицы, силки; выбирает, что попалось, снимает шкурки. Потом перемоет всякую ловчую утварь (потому что зверь на окровавленный капкан или ступицу не пойдёт) и вновь расставляет их по потаённым тропкам» [33].

«Отец его («мехоноши». – О.М.) – обращал особенное внимание на то, чтобы его «хлопьяк» умел ориентироваться в плавнях и в лесу. Показывал ему особенные приметы в лесу и плавнях, тропинки, известные лишь ему одному, по которым он выслеживал зверя и черкесов, постепенно приготовляя его к осторожности, смелости и научал различным военным хитростям, на которые так были изобретательны пластуны и щеголяли ими в военное время» [34]. Пластуны учили выбираться из выкопанных черкесами и замаскированных на тропинках ям с помощью якоря на длинном ремне. Горцы ствили под водой в ериках, где ходили пластуны, капканы с такими сильными пружинами, что попавший в них человек на всю жизнь оставался калекой – ему перебивало ноги. Опытные казаки советовали при переходе через ерик ощупывать впереди себя дно шестом, открывая капканы.

Особое внимание уделялось умению метко стрелять и стойко переносить тяготы и лишения. Митрофан Седых вспоминал, что «лет 16-ти юноша без промаха стрелял по кабану «в око» и сточески переносил все лишения бродячей жизни» [35]. И.Д. Попка отмечал: пластуны, прежде всего, требуют, «чтобы новичок был стрелок, затем что на засаде, в глуши, без надежды на помощь один потерянный выстрел может повести дело на проигрыш; потом требуют, чтоб он был неутомимый ходок – качество, необходимое для продолжительных поисков, которым сопутствуют холод и голод, – и наконец, имел бы он довольно хладнокровия и терпения про те случаи, когда надобность укажет под носом превосходного неприятеля пролежать в камыше, кустарнике, траве несколько часов, не изобличив своего присутствия ни одним неосторожным движением, затаив дыхание» [36].

Ученику пластуна незачем было пробуждать в себе «уснувшие» инстикты, обострять чувство и восприятие, заряжаться природной энергией, как в дальневосточных боевых искусствах, где система боевой поготовки включала в себя периодическое удаление в лоно природы. Пластуны сами были порождением природы закубанских плавней, чувствовали себя в них в родной стихии. Природный фактор создавал на Кубани условия, в которых успешно функционировала система подготовки стрелков-разведчиков. «Плавня с дикими её жильцами – его военная школа, а охота – учитель, – писал И.Д. Попка. – И действительно, в этой школе приобретает он первый и твёрдый навык к трудам, опасностям и самоотвержению, и из этой выучки выходит он таким совершенным стрелком, что бьёт без промаха впотьмах, не на глаз – на слух» [37].

Служба в разведке требовала не только физической выносливости и меткости, но и умения осмысливать происходящее, оценивать обстановку. Этому тоже постоянно учили «хлопцев» опытные пластуны: «Чтобы не встретить смерть или не попасть в плен, нужно было найти подходящие выходы из затруднительного положения, – отмечал Ф.А. Щербина, – а для этого требовалось думать, «размышлять», по выражению пластунов. Казак с плохою головою не годился в пластуны, и только при союзе хорошо думающей головы с изощрённым зрением, слухом, хладнокровием и выдержкой получался хороший пластун» [38]. Имея «личный счёт» с черкесами, пластуны заставляли своих юных помощников учить язык противника, чтобы понимать его переклички или вводить в заблуждение караульных [39]. При этом пластуны были наблюдательными психологами. Например, учили молодёжь, что в разведке при встрече с противником один на один даже «храбрейший из горцев не откажется немножко струсить, если на него никто со стороны не будет смотреть, если не случится свидетелей с длинными языками. Когда нет в виду добычи, черкес любит, чтобы яркое солнце светило на его подвиг, чтобы на него смотрели, если не сорок веков, так сорок земляков, у которых ведь сорок языков» [40]. При внезапной встрече с неприятелем пластуны берегли свою молодёжь, заставляя её урыться и отвлекая врагов на себя. Старожил ст. Мингрельской И.А. Бирюк так рассказывал нам о происхождении топонима «Строкачев лыман»: «Назывались пластуны. Геройский был мужик (Строкач. – О.М.)». Он вызвался добровольцем установить связь вместе с молодым казаком, которого «тико обучалы воинству». Когда связников стали настигать черкесы, Строкач сказал молодому казаку: «Ты заховайсь, шоб ны нашлы, а я буду сам воювать. Потому шо ты, каже, не знаешь ихнего обычая, и як с ными бороться»… Заховавсь. А вин полиз в камыша. Пролиз, сняв с себя башлык, камыш обвязав, вроди чоловик стоит, эти (черкесы. – О.М.) на конях, забылы: бах, бах, бах, туда пострелялы. Подбылы – нема никого, один башлык торчит, а он просто обишов и назад вернувся… Заднего пиймав всадника, забрал його ружьё, йему набыв добре, коня забрал, сил и поихав. Воны выскочилы, за им поихалы до Кубани… Он коня бросил и поплыв через Кубань. Воны за ним. Давай кидать (аркан. – О.М.)… Пиймав його, сталы тянуть. Он вытяг кинжал, раз пэрэризав пэтлю…, вылез в каюк, сив и сыдить. Ну, каже, запомните, цэ Строкач прыходыв до вас» [41].

«Хлопцев» учили запутывать следы, уходя от неприятеля. Об одном таком приёме рассказывал в своих воспоминаниях Аполлон Шпаковский: «Задковать», технический прием пластунов, означает «идти задом, чтобы обмануть неприятеля направлением следов. Кажется, что это дело не требует особенной ловкости и искусства, а на практике выходит далеко не так: нужно иметь много навыка, чтобы идя задом, отпечатывать следы человека, покуда идущего вперед. Опытный пластун не впадет в ошибку, если этого условия не соблюдено» [42].

Для скрытной связи в лесу и в плавнях молодые казаки осваивали манеру подражания голосам птиц и зверей: «Настоящий пластун и залает лисицей, и зачмышет кабаном, крикнет, как олень или дикая коза, запоёт диким петухом, зафырчит барсуком, завоет волком, забрешет собакой» [43]. На охраняемых пограничных участках молодежь учили оставлять не заметные для чужого глаза приметы, которые несли ценную информацию: несколько камышин, обрубок палки, сухую вербу, подкову и др.

Овладевали будущие пластуны и приёмами обезвреживания противника. Эти приёмы сводились к внезапному нападению из засады на не- подозревающего врага и не имеют ничего общего с теми «реконструкциями», которые подвижники «пластунского стиля» сочли необходимым «облагородить» боевыми комплексами из арсенала восточных единоборств. Пластуны, которым требовалось умение незаметно подкрасться, внезапно напасть, взять «языка», видимо, владели некоторыми элементами рукопашного боя с ударами, подсечками, захватами. Но назвать это «единоборством» сложно: вовсе не предполагалось, что противник готов к обороне [44]. «Объект атаки пластуна – часовой, которого нужно снять, «язык», которого нужно взять… – справедливо отмечает Г.К. Панченко. – Вступать с ним в «честный», маневренный бой – смерти подобно. В ходе всего этого противник первым делом закричит, что станет концом и для тайной вылазки, и лично для пластунов» [45].

Пластуны учили молодых казаков ни в коем случае не сдаваться в плен, не поддаваться ни на какие уловки неприятеля. Известен подвиг пластунов станицы Самурской в феврале 1864 г., когда будучи окружёнными превосходящими силами горцев, казаки, выбрав из своей среды старшим пластуна Евтушенко, скрылись в обнаруженной в ближайшей скале пещере и завалили ход камнями. В этом убежище казаки держались без воды и пищи четыре дня, отражая беспрестанные атаки горцев и отвергая требования о сдаче. Посланный за подмогой казак сообщил, что черкесы предлагали им сдаться, но Евтушенко отвечал: «Когда перебьют всех, пусть берут наши тела, а живым никто из пещеры не выйдет». Драгуны Нижегородского полка князя Чавчавадзе атаковали неприятеля и заставили его отступить. К призыву открыть вход защитники пещеры отнеслись с недоверием. В ответ на русскую речь защелкали курки винтовок. Евтушенко заподозрил здесь хитрость со стороны горцев, имевших «толмачей» из числа беглых и пленных русских солдат. «Не верим, что вы наши, – сыграй в трубу», – ответил несговорчивый Евтушенко. Но, вспомнив, что при гибели казаков у них была горцами взята труба, спросил: «Скажите сначала, кто у вас начальник?». Неизвестно, до каких пор продолжался бы этот экзамен, если бы, наконец, не появился посланный из пещеры за подмогой казак Кубанов, которого защитники признали и стали разламывать каменную стену [46]. Сохранилось свидетельство генерала К.К. Гейнса о периоде ученичества Евтушенко: «Николай Матвеевич Евтушенко, теперь урядник Самурской станицы, еще не будучи казаком, жил при одном из своих родственников, ходил с ним постоянно на охоту в плавни, где и приобрел пластунские способности и навык к меткой стрельбе. Когда его родители, жившие в Малороссии, прибыли переселенцами в Самурскую станицу, тогда молодой Евтушенко оставил Черноморию и поселился здесь со своей семьею. Изъявив желание быть пластуном, он самым усердным образом шнырял по горам, подцепляя по временам оплошных горцев и знакомясь с местностью» [47].

Завершало обучение знакомство с заговорной практикой, весьма специфической для воинской субкультуры пластунов. В воинских заговорах и молитвах осуществлялось моделирование защищенного пространства, которое перемещалось вместе с воином. Заговоры снимали излишнюю психологическую напряжённость у пластунов, страх, формировали чувство уверенности в себе и правоте действий [48]. В известных источниках не нашёл отражения сам процесс обучения заговору, но некоторое представление об этом можно составить по литературным произведениям современников. В повести «Казаки», основанной на личных впечатлениях Л.Н. Толстого о жизни в станице Старогладковской, дед Епишка рассказывает Лукашке, как найти разрыв-траву при помощи черепахи («не будет тебе ни замка, ни западни»), учит заговору, чтоб «никто не убил». Старый казак примечает палку, что «дурно лежит» посередине дороги и учит Оленина, как надо поступить. И.Д. Попка перечислил ассортимент заговоров, которые усваивали пластуны: «Заговор от пули, от обпоя горячего коня, от укушения змеи; наговор на ружьё и капкан; «замовленье» крови, текущей из раны». Но всё это уживалось у пластунов с православным мироввоззрением: «Их суеверия не в ущерб вере и не мешают им ставить свечку святому Евстафию, который в земной жизни был искусный воин и стрелец» [49]. Поэтому обучение «характерству» у пластунов ничего не имело общего с языческой мистикой и колдовством.

Переход во взрослую группу пластунов

Переход «хлопцев при пластунах» во взрослую группу стрелков-разведчиков был связан со специальными испытаниями. По словам старого пластуна М. Седых молодым казакам, вышедшим «попластуновать», «старики наказывали непременно приносить головы побеждённых врагов, с целью удостовериться в отваге и ловкости их. Если кто из «новоиспеченных» пластунов рассказывал о встрече с черкесом и приходил с пустыми руками, то его упрекали в трусости, называли его бабой и долго язвительно смеялись над ним. Такой был закон воспитания пластунской молодёжи. Бывало, юноша лет 16-ти употребляет все усилия, чтобы добыть вражью голову, и гибнет, в большинстве случаев, в борьбе с хитрым и отважным горцем. Поговорят о неудачнике, погорюют и скоро забудут, а удастся победить – его хвалят «Добре, добре, сынку! Зараз видно, що с тебе выйде гарный пластун» [50]. Вхождение в сообщество пластунов предполагало проверку воинских навыков новичка. Добывание головы врага присутствует в инициальных обрядах многих народов [51]. Обычай ритуального отрубания головы у убитых противников бытовал в первой половине XIX в. у некоторых групп причерноморских черкесов, а также у садзов [52]. Практика подобных «доказательств» зрелости молодых людей, их готовности к ратному ремеслу не воспринималась как бесчеловечная в воинских культурах казаков и горцев в годы Кавказской войны. Если в начале XXI в., в эпоху «общечеловеческих ценностей» отрезанные головы стали непременными атрибутами жизни независимой Ичкерии, то что говорить о средневеково-патриахальном Кавказе первой половины XIX в.? А. Шпаковский, в частности, писал в своих воспоминаниях: «Пластун, убив горца, отрезывал, если было можно, правое ухо или правый большой палец руки, на котором обыкновенно носилось кольцо, смотря по состоянию, золотое, серебряное или железное, для взвода тугих азиатских курков. И за эти неопровержимые доказательства пластуну выдавались наградные деньги. Если же удавалось убить личность повлиятельнее и было не так далеко от линии, то отрубали голову и за нее нередко выменивались пленники. Чтобы не судить этого обычая строго, нужно вспомнить время, нравы и самое место разбойничьей войны с горцами» [53].

В других случаях молодые казаки добывали кабана, состязались в борьбе, в беге, в стрельбе по мишеням. И.А.Беляков так рассказывал о подготовке пластунов в станице Исправной: «Пластун кто такий? Як ты на земли распластался, шоб тоби противник не заметил, и дилай своё дило. У нас на гору щас выходе вот эта площадка. Та сторона була заселэна, а цэя сторона не була заселэна по реке. Тут скачки булы, состязалысь, борьба разна. И було обгорожено поле. Ну, так говорять диды, метров, аршин сто, сажней пятьдесят в длину, говорять, сажней двадцать пять в ширину. Була обгорожена жердями. И никто не заходыл, не имив права туда зайти. Када вырастал бурьян, вже здоровый, шо воны делалы. Вот шобы развить у казачёнка способности таки. Пускають одного оттуй, одного отсюй. Якый пэрвый засечёт второго, дае сигнал, шо вин засёк. Тода, значить, цого казачёнка награждають. Так говорил дед мене: сталкивалысь лоб в лоб и не слыхал один одного, до того натренированы булы» [54].

Вхождение в мир взрослых пластунов закреплялось обычаем побратимства. «Пластуны менялись шейными крестами, становились как-бы братьями и всюду поддерживали друг друга и стояли друг за друга горой», – писал Ф.А. Щербина [55]. Тем самым молодые люди становились полноправными членами корпорации пластунов, в которой братство и товарищество являлось смыслообразующей добродетелью воинского этоса. Братство считалось привилегией пластунов, воинов, настоящих мужчин, а женщинам приписывалась неспособность к столь высокой форме соратничества. Подразумевалось, что побратимов-пластунов объединяют священные духовные узы, важные дела, подруг же связывают бытовые интересы и сплетни, поэтому от симпатии они легко переходят к ссорам и скандалам. «К бабам они выражали тенденциозное пластунское презрение», – вспоминал М. Седых [56].

В то же время вхождение в воинскую среду являлось и знаком половой зрелости. Настоящий пластун мог «не только проявлять хитрые подвохи в борьбе с черкесами, но и вести смелые, открытые атаки на прекрасный пол в среде станичных красавиц» [57]. При этом М. Седых отмечал, что если пластун женился, то делал это «как-то случайно, без «промхив, та с горилякою» и, за очень редкими исключениями относился к семье апатично» [58].

Таким образом, период ученичества в воинской субкультуре пластунов в эпоху Кавказской войны предполагал систему физической, психологической, огневой подготовки, боевой практики в прикубанских плавнях, приобщение к искусству ведения разведки, усвоение знаний о характере и воинских навыках неприятеля, воспитание умения анализировать сложившуюся ситуацию и принимать правильное решение. Ознакомление с «характерством» было связано с миром народных представлений и верований, давало чувство уверенности в своих силах, но не имело ничего общего с пропагандируемым сегодня языческим «тайным знанием» о неуязвимости. Успешное прохождение через инициационные испытания, в основе которых лежала боевая практика, признавалось воинским сообществом пластунов в качестве признака зрелости. С окончанием Кавказской войны исчезли условия и для существования особой подростково-юношеской субкультуры кубанских пластунов. В своей публичной лекции, прочитанной в марте 1893 г., сотник пластунского батальона граф Подгоричани-Петрович справедливо заметил: «Нет школы, нет умения – прежде бывших, и, мне кажется, невозможно создать искусством то, что зависит от деятельности духа человека, его сердца» [59]…

Примечания

1. Рыблова М.А. Экстремалы Дикого поля: основные этапы жизненного пути казака-воина // Мужской сборник. Вып. 3. Мужчина в экстремальной ситуации: Психофизиология экстремальности. Грани экстремальности. Экстремальное: жизнь и текст. Территория экстремального / Сост. И.А. Морозов, отв. ред. Н.Л. Пушкарёва. М., 2007. С. 211–213.
2. См.: Каляндрук Т. История пластунов и их обычаи // Военна iсторiя. 2003. № 5-6.
3. Фролов Б.Е. Черноморские пластуны // Проблемы историографии и истории Кубани / Под ред. В.Н. Ратушняка. Краснодар, 1994. С. 106.
4. А. БС-кiй. Записки пластуна 20-х годов // Кубанские областные ведомости (КОВ). 1896. № 247.
5. Фролов Б.Е. Указ. соч. С. 104–105.
6. Бондарь Н.И. Воины и хлеборобы (некоторые аспекты мужской субкультуры кубанского казачества) // Православие, традиционная культура, просвещение / Под ред. Н.И. Бондаря и М.В. Семенцова. Краснодар, 2000. С. 112.
7. Военный лексикон кубанских казаков: словарь-справочник / Автор-составитель Б.Е. Фролов. Краснодар, 2007. С. 95–96.
8. См.: Бондарь Н.И. Традиции святочных ряжений у кубанских казаков: состав, формирование, развитие // Археологические и этнографические исследования Северного Кавказа. Краснодар, 1994; Его же. Календарные праздники и обряды кубанского казачества. Краснодар, 2003.
9. Матвеев О.В., Фролов Б.Е. Страницы военной истории кубанского казачества. Краснодар, 2007. С. 35.
10. Попка И.Д. Черноморские казаки в их гражданском и военном быту: очерки края, общества, вооружённой силы и службы в двух частях. Краснодар, 1998. С. 159.
11. Рыблова М.А. Указ. соч. С. 212.
12. Боржковский В. Парубоцтво как особая группа в малорусском сельском обществе // Киевская старина. 1887. № 8. С. 766.
13. Щерина Ф.А. Моя Деревянковка (окончание) // Родная Кубань. 2003. № 3. С. 30.
14. Боржковский В. Указ. соч. С. 767.
15. Липец Р.С. Эпос и Древняя Русь. М., 1969. С. 111.
16. Кухаренко Я.Г. Пластуны // Курень. Антология кубанской литературы конца XVIII – начала XX веков. Составление, предисловие и комментарии В.К. Чумаченко. Краснодар, 1994. С. 17–18.
17. Попка И.Д. Указ. соч. С. 159.
18. Фролов Б.Е. Атаман Захарий Чепега. Краснодар, 2006. С. 56.
19. Жиганова С.А. Песенная традиция Кубани и дети. Колыбельные песни // Традиционная культура и дети / Под ред. Н.И. Бондаря. Краснодар, 1994. Вып. 1. С. 118.
20. А. БС-кiй. Указ. соч. // КОВ. 1896. № 250.
21. Щербина Ф.А. Указ. соч. С. 20.
22. Александров С.Г. Физическое воспитание детей и молодёжи кубанского казачества (середина XIX – начало XX вв.): Историко-этнографический очерк. Краснодар, 1999. С. 116.
23. Казачьи вести. 1998. № 15–17 (177-179). 24 апреля – 3 мая. С. 12.
24. Детские игры и забавы в некоторых станицах Кубанской и Терской областей // Традиционная культура и дети. Краснодар, 1994. Вып. 1. С. 201.
25. Александров С.Г. Народные подвижные игры кубанского казачества. Краснодар, 1997. С. 49.
26. Семенцов М.В. Очерки по традиционной медицине этносов и этнических групп Северо-Западного Кавказа. Краснодар, 2002. С. 7.
27. Драгун. Несколько дней на Кубани (из путевых записок, ведённых на Кавказе в 1853–1856 годах // Военный сборник. СПб., 1861. Т. XVIII. № 3. С. 168.
28. Румянцева Г.В. Троицкий обряд «вождения комаря» (по материалам фольклорно-этнографической экспедиции 1996 г. в Отрадненский район) // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани. Дикаревские чтения (3) / Под ред. Н.И. Бондаря и М.В. Семенцова. Краснодар, 1997. С. 34.
29. Попка И.Д. Указ. соч. С. 156.
30. Бондарь Н.И. Воинские охранительные молитвы и заговоры кубанских казаков // Мужской сборник. Вып. 2. «Мужское» в традиционном и современном обществе. Константы маскулинности. Диалектика пола. Инкорнации «мужского». Мужской фольклор / Сост. И.А. Морозов, отв. ред. Д.В. Громов, Н.Л. Пушкарёва. М., 2004. С. 248–249.
31. Кузнецова И.А. Традиции домашнего Богослужения православных жителей кубанских станиц (вторая половина XIX – XX в.) // Мир славян Северного Кавказа / Под ред. О.В. Матвеева. Краснодар, 2007. Вып. 3. Памяти В.П. Попова. С. 316.
32. А. БС-кiй. Указ. соч. // КОВ. 1896. № 250.
33. Кухаренко Я.Г. Указ. соч. С. 19.
34. А. БС-кiй. Указ. соч. // КОВ. 1896. № 250.
35. Там же.
36. Попка И.Д. Указ. соч. С. 159.
37. Там же. С. 158.
38. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Репринтн. изд. 1913 г. Краснодар, 1992. Т. II. С. 488–489.
39. Андриевич П. Рассказ пластуна // Военный сборник. СПб., 1859. № 5. С. 454.
40. Попка И.Д. Указ. соч. С. 155.
41. Полевые материалы Кубанской фольклорно-этнографической экспедиции за 2000 г. (ПМ КФЭЭ-2000). Станица (Ст.) Мингрельская Абинского района (р-на) Краснодарского края (кр.). Аудиокассета (А/к) № 2186. Информатор (Инф.) Бирюк Иван Артёмович, 1918 года рождения (г. р.).
42. Шпаковский А. Записки старого казака // Военный сборник. Спб., 1871. № 8. С. 346.
43. Кухаренко Я.Г. Указ. соч. С. 20.
44. История боевых искусств. Россия и её соседи / Под ред. Г.К. Панченко. М., 1997. С. 438.
45. Там же. С. 443.
46. Эсадзе С.С. Покорение Западного Кавказа и окончание Кавказской войны. Исторический очерк Кавказско-горской войны в Закубанском крае и Черноморском побережье. Составил начальник военно-исторического отдела полковник Семён Эсадзе. Майкоп, 1993. С. 98.
47. Гейнс К.К. Подвиг пластунов в феврале 1864 года (Сообщение отставного генерала К.К. Гейнса, сделанное в Войсковом офицерском собрании 27 февраля 1892 г.) // КОВ. 1892. № 10.
48. Бондарь Н.И. Воинские охранительные молитвы и заговоры кубанских казаков. С. 251.
49. Попка И.Д. Указ. соч. С. 159.
50. А. БС-кiй. Указ. соч. // КОВ. 1896. № 254.
51. Чернышев Н.И. К вопросу о парубоцтве как особой общественной группе // Киевская старина. 1887. № 11. Ноябрь. С. 493.
52. Марзей А.С. Черкесское наездничество – «ЗекIуэ» (из истории военного быта черкесов в XVIII – первой половине XIX века). М., 2000. С. 147.
53. Шпаковский А. Указ. соч. // Военный сборник. 1872. № 11. С. 117.
54. ПМ КФЭЭ-1998. Ст. Исправная Зеленчукского р–на КЧР. А/к № 1549. Инф. Беляков Иван Артёмович, 1931 г.р.
55. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Т. II. С. 489.
56. А. БС-кiй. Указ. соч. // КОВ. 1896. № 250.
57. Щербина Ф.А. Моя Деревянковка. С. 20.
58. А. БС-кiй. Указ. соч. // КОВ. 1896. № 250.
59. Дмитренко И. Сообщение сотника графа Подгоричани-Петровича о пластунах // КОВ. 1893. № 19. 10 марта.

Статья 2 «Что значит русский бой удалый…»
Ратное ремесло в исторической картине мира кубанского казачества

Вынесенная в заголовок строчка из лермонтовского «Бородино» дана нами с вопросительным знаком, хотя у самого поэта и лихого командира казачьей сотни в этом была более или менее определённая ясность. Достаточно вспомнить, к примеру, проникновенное описание поединка купца Калашникова с царским опричником. Но сегодня, когда усиливается интерес к духовному наследию наших великих предков и предпринимаются попытки возродить традиции русской рукопашной схватки, полной ясности, что же она собой представляла, нет. Происходит это во многом из-за некритического подхода к источникам, особенно таким специфичным, как источники устного происхождения. Данная статья представляет собой попытку сопоставления народных представлений о ратном ремесле с реальной действительностью на примере исторической картины мира кубанского казачества.

Наиболее опоэтизирован народной историей образ атакующей казачьей конницы. И это не случайно, поскольку кавалерия ряд столетий оставалась могучим и мобильнейшим родом войск. Недаром маршал Г.К.Жуков называл его романтическим. Действительно, история, героика, романтика тесно переплетаются, когда речь заходит о скачущей с обнаженными шашками на врага казачьей лаве. «Лава – даже не строй в том смысле, как его понимали и понимают регулярные войска всех стран, – писал И.А.Родионов. – Это нечто гибкое, змеиное бесконечно поворотливое, извивающееся, это сплошная военная импровизация с бесконечными вариациями разыгрываемая, по вдохновенной, граничащей с безумием, прихоти полководца.

Но чтобы в совершенстве осуществить такую кровавую импровизацию, надо быть полководцем-художником, но чтобы инструмент, на котором он был призван исполнять кровавые арии, должен быть совершенным»(15, с.78). Красота и мощь казачьей лавы способствовали воспеванию её в кубанских песнях: «Линейные казаки по флангам стоят, / Шашками блистают, подраться хотят / Мы пробили стену, пошли на ура / Били рубили, крепко поранили» (3, с.36). В другом тексте есть такие слова: «На шашки удально прибрязнем, / Врагам тут смерть, а нам ура»(3, с.55).

Наиболее показательна для народной истории ситуация, когда казаки рубят, гонят и топчут численно превосходящего противника. В таких эпизодах наиболее ярко выступает гиперболическая природа народных оценок казачьего ратного мастерства. Противник предстает заведомо сильнее, но неминуемо терпит поражение: «Двадцать пятое апреля / Будет помнить курд всегда, / Как лихая третья сотня / Понеслася на врага. / Каграмон с своим алаем / И Абдул Меджид был с ним / Со значками, с бунчуками. / Собирались под Тундин / Наших было с полусотню. / А у них было сот пять, / Но героев третьей сотни / Этим им не испугать»(16, с.65).

Однако, наряду с гиперболами народное восприятие лавы обусловлено и историческими реалиями. Тексты устной истории хорошо отражают тот факт, что атака совершалась казаками не «в лоб», её успех был обусловлен внезапностью, действиями из засады, укрытий. Успешные действия 3-й сотни, воспетые в приведённом выше тексте, оказывается, определились скрытным выдвижением атакующих на передовые позиции: «Подобравшись незаметно / К ним шагов на двадцать пять / Шашки вон и буйным вихрем / На врага орлы летят / С гиком врезались мы в гущу озадаченных врагов / И рубя всех как капусту / Не щадили их голов»(16, с.65). Участник Первой мировой войны М.Я Могильный рассказывал нам об особенностях подготовки и проведения кавалерийской атаки: «Кавалерия тоже подбирается, где балочка, где поближе, поближе. Ну, скомандують командиры: «Взвод, или сотня, шашки наголо!» Команда подалась… Постановылы нас так: десять сажень – двадцать шагов один от другого. Так мы шли в бой… Шашку ты должен держать в плечо, чтобы товарища не повредить в седле»(26).

Действие холодным оружием сочеталось со спешиванием и винтовочным огнём: «И пешим строем мы поладим, / Лошадкам скажем: -Ну, ложись! / Врагов стрелками позабавим; / На лошадь вмиг и с шашкой мчись»(3, с.55).

Обращение к документальным материалам вполне подтверждает сказанное. В одном из приказов по Урупскому полку, относящихся к 80-м годам ХIХ в., говорится: «При маневрировании проделать движение лавою вперёд, назад и в стороны, перемены фронта лавою, при этом начиная движение лавою высылать вперёд джигитов, которые выскакивая из каждого взвода и отделившись от фронта шагов на 300 и далее, производят стрельбу, спешившись с коня и положив последнего из за него выезжают другие и т.д., действуя ружным или холодным оружием (23, л.80об.).

Грозному оружию казачьей лавы – шашке, в народных песнях посвящались проникновенные строчки: «Послужила, ты, стальная, / На турецких головах, / Аддахни ж типерь, радная, / В чёрных хозавых ножнах! / Ты сироткай одинокай / Нежна гладишь грудь маю / И работаю жестокай / Атличалася в баю. / Лишь, бывало, агласицца / Пирид фронтом: «Шашки вон! / Ты, как светлая зарница / Выхадила из ножон»(7, с.142).

Однако, на деле практически вся военная история казаков показывает, что главным оружием их были стрельба и маневр, а не «прямая» рубка в ближнем бою. Из лобовых клинковых и рукопашных схваток с обученным фехтованию противником казаки выходили победителями чаще не на полях сражений, а на страницах официозных исторических романов (6, с.439) и… в народной версии истории. Не случайно выдающийся русский полководец М.Д.Скобелев в своей инструкции войскам Ахалтекинской экспедиции, в которой участвовала и казачья конница, рекомендует: «Нашей кавалерии не следует вдаваться в одиночный бой с многочисленной конницей противника, имеющего прекрасных коней и с детства привыкшего владеть холодным оружием»(5, с.55), «атаки неприятельской конницы встречать соответственной переменой фронта, если это окажется нужным, и залпами с близкого расстояния»(5, с.54). Участник Кавказской войны Д.И.Никифоров приводит рассказ казака о том, что в поединке с черкесом «подставленная вовремя шашка не допустила удару коснуться головы». Опытный боевой офицер не преминул заметить: «Такие моменты бывают редко!»(10, с.59).

В народной исторической картине мира (да и в некоторых сценических действиях современных танцевальных коллективов!) допускается фехтование шашкой, приём «мельница» – «рубка двумя шашками на перетянутых через седло укороченных стременах, что позволяет вставать на коне в полный рост и уходить от ударов»(17, с.19). В станице Исправной И.А.Беляков рассказывал нам: «Надо уметь увэрнуться от сабельного удара… Если не будешь уметь, отрубают голову. Вот када вин (враг. – О.М.) шашкой махае так, ты чувствуешь, шо вин тебе щас по шее ударив, ослабь (шейные мышцы, – О.М.) и так – ныкода шашка нэ полизэ в тело, свэрху пройдэ, вот натянул так голову, так ослабь – уже шашка нэ полизе в тело – рубцы нэ дадуть. Вот цэ старики так говорять. Воны зналы. Уси способы вот этой борьбы и уже зналы. Вот вин с ним бьётся шашкой, куды вин размахнулся шашкой, вин знал, в якэ положение ему при этом ударе стать, чтобы остаться живым»(24).

Особенности народного мышления допускают сакральные знания способов неуязвимости от рубящего оружия (14, с.81), но реальный бой стал бы для слишком уповающего на них казака последним.

Клинок шашки при ударе обычно описывает большую дугу, наибольший рассекающий эффект достигается в её нижней части. Значит удобнее всего было использовать это оружие при внезапном налёте всадников на пеших. Конструктивные особенности шашки затрудняют «игру клинков», фехтование в прямом смысле слова: отбивы, короткие контратаки (6, с.273). Поэтому атака казачьей конницы, там где она действительно имела место, была скоротечной, рассыпной, задерживаться для полноценного фехтования было нельзя – застрелит вооружённая не только нарезным, но и скорострельным оружием пехота, накроет валом осколков, или шрапнельным залпом. И песня о румянцевских походах, когда князь Долгоруков «с мечом острым, как с молнией, / Он пустился в тучу вражую. / Где мечом сверкнёт – тут улица, / Где вернёт коня – там площадь тел»(3, с.67) проникнута гиперболами, характерными ещё для древнерусских былин. На деле же в стремительном конном бою имел значение один удар. «С размаха, с оттяжкой. На всём скаку, – пишет Г.К.Панченко. – А дальше – во весь опор. А фехтовать с противником, даже если этот удар не достиг цели… всё равно не придётся: он уже дальше, вас уже разъединило течение битвы»(6, с.274). В «Уставе строевой казачьей службы» был целый раздел «Фехтование», включающий круги, уколы, удары и защиту (20, с.108-123), но для пешего казака. Отбивы шашкой в конном строю предусматривались лишь для пики (20, с.48-49), в обучении шашечным приёмам внимание акцентировано на ударах вполоборота направо, направо и вниз направо (20, с.44).

Поэтому, когда в кубанских сказах В.А.Попова говорится о казаках: «грозной лавой налетели они на турок, и закипела сеча. До полудня бились казаки с турками, не пуская их в кубанские степи»(12, с.108), то налицо типичный приём, который характерен для народной исторической картины мира и для средневековых рыцарских романов. Весьма показателен и текст песни о бое с пытавшимися прорваться из осаждённой Плевны войсками Османа-паши: «К ним на помощь владикавказцы, / Прилетели как стрела, / Завязался бой ужасный, / Рукопашная пошла / Турки дрогнули, сробели, / Побежали кто куда, / Мы по пяткам их чесали, / Без особого труда»(3, с.64). Бросаются в глаза два противоречивых утверждения. Первое: вроде-бы говорится, что «завязался бой ужасный, рукопашная пошла». Другое отмечает во-первых, скоротечность атаки – «прилетели как стрела», во-вторых её успех прежде всего при преследовании бегущего противника. Обращение к документальным подробностям боя под Плевной, воспетого в песне, подтверждает гиперболизацию первого и реалии второго утверждения. М.Я.Могильный на наш вопрос об атаке в шашки отвечал: «Рубали, но мало приходылось, потому – или оробеют (турки, – О.М.), убегають, падають. Ну, были таки (казаки, – О.М.), шо и рубали. Ну, один раз настойчиво было. Пошли в атаку, добежали: «Бросай оружие!» А они (турки, – О.М.) луплять! Пришлось кавалерии поворачивать, убегать»(26).

Огнестрельное оружие, добрая винтовка, воспеваются казаками не меньше, чем шашка: «Ты винтовка, друг мой верный, / Всяк с тобою служить рад, / Как гордится тобой смело / Царя Белого казак / Ты наружностью красива, / И украшен я тобой, / Ты мне радость подарила / Превосходною стрельбой / Наведу я твою мушку / В мишень дальнюю твою, / И махальный мне покажет / Пулю верную мою»(3, с.116). Или: «Ружья новые берданы, / Штыки вострые у нас. / Нам и нечего бояться, / Мы поважены сражаться»(3, с.40).

В последнем тексте, кроме того, опоэтизирован и штыковой бой. Поэтизация штыкового удара нам представляется не случайной, поскольку это уникальное явление русского военного искусства было тесно связано с образом жизни народа. Испокон веков характерными видами физического труда на Руси были рубка леса, пилка брёвен, колка дров, косьба, молотьба, кузнечное дело. Лесоруб и косарь работали, что называется, от зари до зари. С.Г.Быбик из ст.Новодеревянковской говорил нам: «Шо значить казак? Казак – хлебороб, казак любыть трудиться. Почему у нас на Кубани пошло вот это всё (расказачивание. – О.М.)? Им (большевикам, – О.М.) нужно было убрать казаков. Шоб свободно выполнять вот эти программы. Казак устойчивый, казак сильный. Сейчас шоб человек был здоров, так занимайся спортом, а казак – у его всё время спорт в руках: и бег, и на руках, и на ногах, один мешки таскает, и копает, и шо ты хочешь»(28). Многочасовая работа топором, косой молотом, цепом трабовала высокой точности, координации движений, экономного распределения сил. Поэтому характер и навыки повседневного труда во многом определяли основные черты ведения русскими боя уже с глубокой древности (18, с.183). Исследователи военного искусства ХVIII в. справедливо отмечают, что в русской пехоте не прижился комбинированный способ рукопашного боя тогдашних «классиков» военного искусства шведов, когда солдат одновременно пользовался фузеей с багинетом (в левой руке) и шпагой (в правой). «Такой способ, – говорят О.Г.Леонов и И.Э.Ульянов, – требовал длительной подготовки, поэтому русские, не обладавшие ни достаточным временем для обучения, ни достойными учителями, применяли более простые приёмы. В большинстве случаев одетые в мундиры русские мужики действовали фузеей как рогатиной или вилами. Именно тогда начал формироваться русский стиль штыкового боя, который позже так поражал врагов»(8, с.27). Поэт и офицер М.Ю.Лермонтов дал ему предельно ёмкую характеристику – удалый:

Изведал враг в тот день немало,

Что значит русский бой удалый,

Наш рукопашный бой…

Тем, кому доводилось поработать топором или косой, знакомы чувства азарта и удали, захватывающие дух. Ведя штыковой бой, русские солдаты долго не чувствовали себя усталыми в схватке, не были скованы физически и духовно, поэтому сражения под знамёнами Суворова, Румянцева и других русских полководцев действительно были удалыми. Такой удалый бой воспет и в народном творчестве кубанцев: «Как кубанцы-пластуны / Грудью встретили врагов, / Угостили из берданок, / Доходило до штыков.»(3, с.64). В другой песне говорится: «Ой да как пошли впеёд, ой и затрещали басурманские бока. / Ой да все дидойцы, ой да тягу дали / От солдатского штыка»(3, с.77). В песне 22-го пластунского батальона времён Первой мировой войны есть такие слова: «Замоталысь гололоби. / Що робыть – не зналы / Як ужарылы мы с ружжив / Тай «ура» крычалы. / Выкыдают хлаки били / Руки пиднимають, / А пластуны крычать «ура», / И штыками вгощають» (16, с.209). Такое отношение к штыковому удару в народной картине мира находило аналогии в реалиях боевых будней казаков. В «Истории 1-й бригады Кубанского казачьего войска приводится случай, когда на 3-х казаков 1-го Кавказского пешего казачьего батальона, доставлявших на подводе из ст.Урупской продукты напали до 30 человек черкесов. После обмена противниками залпами «хищники ожесточились и желая поразить казаков с гиком бросились на них разом со всех сторон с шашками в руках; но храбрые пешие казаки и тут отразили их штыками. Тогда злодеи не решились более нападать на казаков и возвратились за Лабу без всякой добычи»(22, л.117об.). У Ф.А.Щербины описан эпизод, когда казак Никита Сержант, «ничем особенным не выдававшийся», подвергся нападению пяти черкесов: «Казак сразу сообразил как ему действовать. Он стал у лошади и взял в руки ружьё, которым и начал «отмахиваться» от азиатов. С ловкостью фехтовальщика он не допустил черкесов нанести ему ни одной шашечной раны». Правда историк замечает: «Долго ли продолжалась бы эта неравная борьба одного с пятью противниками, сказать трудно, но в критический момент к Сержанту прискакали три казака одностаничника. Горцы постыдно бежали»(21, с.279). Кавказские казачьи пешие и черноморские, а затем и кубанские пластунские батальноны ориентировались на уставы полков регулярной пехоты. Правда, в последних обучение фехтованию проходило под руководством опытных офицеров и унтер-офицеров, поэтому русский солдат в мастерстве штыкового боя превосходил многих противников (19, с.155).

Помимо соответствия техники ружейных приёмов традиционным занятиям в жизни народа успехам в рукопашных схватках на Кавказе способствовало и чисто практическое соображение – длина ружья с насаженным на него штыком. С этим же было связано и долгое сохранение пики у черноморских казаков. В одной из кубанских песен турки толкуют: «Ох, напрасно, горемыки, / Мы набросились на пики / И на русские штыки»(3, с.41). М.Я.Ольшевский писал в своих воспоминаниях по этому поводу: «Несмотря на ловкость и искусство, с которым вообще чеченцы умели владеть холодным оружием, несмотря на остроту лезвия шашки, соединённой с другими её достоинствами, редко когда они торжествовали в рукопашном бою. Это происходило как оттого, что штык, насаженный на ружьё был более длинным оружием, нежели шашка, так и по той причине, что каждый из наших приземистых егерей, не говоря уже о рослых мушкетёрах и могучих гренадёрах, был физически сильнее каждого чеченца. А потому случалось, что приклад и даже кулак повергал чеченца наземь замертво.

-О, урус крепкий человек, большой рука у него, говорили чеченцы, поднимая вверх сжатый кулак»(11, с.307).

Цитированный выше автор, участник Кавказской войны, удачно указал ещё на одну особенность: связь штыкового и кулачного боя. Сенатор В.А.Инсарский сообщал о наблюдениях участников Кавказской войны, которые считали, что тактические приёмы пехоты успешнее усваивались теми солдатами, которые были знакомы с кулачным боем (4, с.81). Кулачные бои в станицах, устраиваемые «стенка на стенку», играли огромную роль в выработке необходимых воину качеств и навыков. Притом бойцы усваивали начала тактики и военной дисциплины (4, с.114). Старожил станицы Шапсугской Ф.Ф.Жерновой связывал умение казаков вести рукопашный бой с навыками, полученным на «кулачне»: «Пластуны умели стрелять хорошо… Ну и рукопашный бой…Борьба-бой… Казачьи приёмы булы. Одного бье казак, а три пада. Кулаком. Бой бул. Выйду на кулачню: одного бью, а три пада…»(27). В песне, записанной А.Д.Бигдаем от казачьей команды в Горячем Ключе, запорожцы обращаются к атаману Калнишевскому с просьбой позволить побить «москалей»: «Гэй, нэ дозволыш з палашамы, та дозволь з кулакамы, / Гэй, шоб хоть слава нэ пропала та помиж козакамы»(2, с.35).

Прикладные аспекты народных кулачных боёв, однако, не стоит преувеличивать и уж тем более выстраивать на этой основе разного рода «казацкое ушу». Кулачный бой как в запорожских куренях, так и в донских и кубанских станицах характеризовался обычным для восточнославянской традиции выставлением отдельных «стенок» от каждого куреня, края и т.д., возрастной градацией. Большинство ударов наносилось по корпусу, защита была практически не поставлена. С точки зрения техники «кулачки» отставали от бокса на полторы-две сотни лет (6, с.454).

Это же относится и к разного рода «реконструкциям» «боевого гопака», «пластунского стиля», «Казачьего Спаса» и т.п. Причём их подвижники всячески уходят от вопроса: на основании собственно какой информации воссоздаются боевые приёмы, а тем более своеобразная философия единоборства. В лучшем случае следуют туманные, без конкретных указаний, ссылки на тексты устного народного творчества (6, с.279). Но мы уже видели, что у устной истории несколько другие задачи, поэтому в ней зачастую отражается не столько мир реальной действительности, сколько народный идеал. «Восстанавливать» боевую систему по текстам песен и рассказов, танцевальному фольклору крайне проблематично. Другое дело, что в разных фольклорных жанрах могут отражаться навыки и исторический опыт народа (1, с.26-27), но опять же, в обобщенном, не детализированном виде. У японских и китайских мастеров хранились специальные словесно-описательные пергаменты, сопровождавшиеся рисунками приёмов. Однако даже такой документ, специально созданный для обучения бою, был мёртв без указаний наставника.

Тот же народный танец в чистом виде, не прошедший хореографическую обработку, несёт весьма мизерную информацию о единоборстве. Разве что он с самого начала развивается как «танец-сражение» со своеобразной техникой, этикой и идеологией. Так, шотландский танец флинн включает упражнения с оружием. Раньше их включала французская кадриль (первоначальное название – квадриль, т.е. «бой четырёх» (двух пар) и греческий сиртаки. До сих пор они содержат «фехтовальные» элементы: резкий поворот со «сменой противника», безотрывное сопровождение «вражеского клинка» (сейчас – руки партнёра). Но такого о гопаке не осмеливаются утверждать даже его подвижники. Единственное «прижизненное» (1780-е г.) изображение казачьего гопака на боевой танец не похоже (6, с.438). Если же после обработки в танце выявляются некие боевые элементы, совсем не обязательно, что они были в нём изначально. Просто любое движение, исполненное высокого совершенства, применимо в боевом искусстве. Гопак, не будучи боевым искусством, может базироваться на тех же принципах, что и воинская казачья практика: резкой смене уровня атаки, приседаниях (или даже добровольных падениях) с последующим выпрыгиванием (6, с.439). Например, в бою под Яссами в 1577 г. запорожцы как раз таким способом полностью дезориентировали турецких стрелков. Правда, речь здесь шла о перестрелке, а не о рукопашном бое.

К тому же народные тексты, даже там, где красноречиво описывают действия казаков, не оставляют оптимистических выводов для «реконструкторов» казачьего боевого искусства. И.А.Беляков так рассказывал о подготовке пластунов в станице Исправной: «Пластун кто такий? Як ты на земли распластался, шоб тоби противник не заметил, и дилай своё дило. У нас на гору щас выходе вот эта площадка. Та сторона була заселэна, а цэя сторона не була заселэна по реке. Тут скачки булы, состязалысь, борьба разна. И було обгорожено поле. Ну, так говорять диды, метров, аршин сто, сажней пятьдесят в длину, говорять, сажней двадцать пять в ширину. Була обгорожена жердями. И никто не заходыл, не имив права туда зайти. Када вырастал бурьян, вже здоровый, шо воны делалы. Вот шобы развить у казачёнка способности таки. Пускають одного оттуй, одного отсюй. Якый пэрвый засечёт второго, дае сигнал, шо вин засёк. Тода, значить, цого казачёнка награждають. Так говорил дед мене: сталкивалысь лоб в лоб и не слыхал один одного, до того натренированы булы»(24). Пластуны, создавшие уникальную систему выживания, и которым требовалось умение подкрасться, внезапно напасть, взять «языка», действительно владели рукопашным боем с ударами, подсечками, захватами. Но назвать это «единоборством» сложно, поскольку не предполагалось, что противник готов к обороне. Вступать в «честный» маневренный бой с часовым было смерти подобно! Противник первым делом закричит, что станет концом и для тайной вылазки, и лично для пластунов (6, с.443).

Допуская возможность для «своих» героев бесшумно поползти и захватить неприятеля, народные версии истории редко допускают подобные действия со стороны «чужих». Даже если казак заснул на посту, он сквозь сон услышит приближающихся врагов. И.Н.Ефименко из ст.Кардоникской рассказывал о случае, имевшим место в Польше, во время Первой мировой войны, о котором он слышал от отца: «Казак стоял на посту. Где-то там на посту стоял и в секрете, как раньше в секреты выставляли. И вот он заснул. А потом сквозь сон слышит разговор: «Козак, козак». А поляки называли козаков – «козак». И он глянул, и он кинжалом семь человек уложил. Вот семь человек было, они боялись просто на него напасть! Потому шо они ходят: «козак», а как его взять – не знают. И вот пока они думали, как его взять, он схватился, взял и порезал семь человек. Так што кинжал – это тоже оружие!»(25).

В реальности польские разведчики вряд ли бы стали задумываться и вслух советоваться, как им взять спящего казака, да и в поединке трудно представить победу одного над семерыми. Но очевидная и универсальная особенность народной истории состоит в том, что она носит нередко условно-вымышленный характер, погружена в необычный, со значительной долей фантастики мир, соотносимый с миром реальной истории не столько в эмпирическом плане, сколько в плане идейных установок. Показательно и сакральное число врагов – их семь.

Гиперболическая природа ратного мастерства казаков наиболее ярко предстаёт в рассказах о так называемых характерниках, владеющих Казачьим Спасом. Общаясь во время схватки непосредственно с Богом, казак, владеющий Спасом, якобы так мог зачаровать врагов, что они теряли его из виду и в бешенстве истребляли друг друга. «Владеющий словом» чувствовал в полёте «свою» пулю и уклонялся от неё. И.А.Беляков на вопрос о таких людях рассказывал: «Говоре дедушка – уже революция була, с большэвикамы воювалы. Ворона (фамилия, – О.М.) у нас, у его мэльница, богатый, а мне, говоре, далы бумажку, шоб я Вороне отвиз, пэрэдал. Ну, я, гговоре, на коню, литю до его. На коню скачу. Скольки воны (красноармейцы. – О.М.) в мени стрилялы и не попалы, ни в мени, ни в коня»(24). Традиционен в таких сюжетах мотив вытряхивания пуль из бешмета после залпа по казаку. Писатель Ю.Сергеев говорит об одном из записанных им рассказов: «После боя вся черкеска у него была в дырах от пуль. На людном станичном плацу он соскочил с коня, расстегнул пояс и встряхнул одежду: пули горохом посыпались к его ногам! Старик-казак божился мне, что стоял в трёх шагах и всё видел своими глазами. Былина? Сказка? Может быть… Но, если об этом рассказывают несколько стариков и приводят множество случаев, это уже СПАС»(17, с.19).

Столкнувшись с миром народных исторических представлений, Ю.Сергеев подвергает его реально-исторической идентификации, видимо, и не подозревая, что подобное наделение героя сверхъестественными свойствами – явление весьма типичное для народной традиции. Описание действий характерников в Гражданскую войну говорит лишь о встрече традиции и движущейся истории. Отклик на вновь возникающие проблемы народной жизни обнаруживает типологическую преемственность и выражение народных оценок и стремлений. В этом нетрудно убедиться, если обратиться к рассказам о запорожцах-характерниках, записанных на Украине в конце ХIХ в. Я.П.Новицким. В одном из них повестуется: «Среди запорожцев было много характерников… Бывало, бьются запорожцы с ляхами, и, гляди, ляхи побивают наших. Как только окажется рядом Кравчина – так ляхам и нет хода. Пули летят, а запорожцы ловят их в заполы»(9, с.91-92). Или: «Сошлись москали, сошлись и запорожцы. Москали стреляют, а запорожцы полы подставляют… Набрали полные заполы пуль и пошли к царице. «Свет большой матушка! На тебе эти заряды, может, они понадобятся»(9, с.88). Даже беглое сравнение этого материала говорит о действии закономерностей, обеспечивающих типологическую преемственность.

Разумеется, это не избавляет нас от необходимости соотнесения народной картины мира с различными реалиями. Казачество имеет богатую историю вооруженных столкновений. Целый ряд фактов героического поведения под вражеским огнём мог стать источником для создания «своей» исторической конструкции, в которой были переплавлены реальные события и народные оценки и ожидания. Можно вспомнить, к примеру, солдатские рассказы о неуязвимости для пуль «белого» генерала М.Д.Скобелева. В.А.Потто, описывая штурм Ахалцихе, рассказывал о том, что губительный огонь турок заставил казаков-артеллеристов укрыться за камнями: «Это по-видимому, наскучило наконец, одному из казаков, Старикову. «Эх, вы, лежебоки, – шутя укорил он товарищей, – вот посмотрите-ка, какую я задам выпляску на самом лафете. Пусть вся турецкая сила полюбуется мною!» И он, вскочив на лафет, действительно пустился в присядку, припевая:

Казак, казачок,

Казак, миленький дружок…»(13, с.141).

Но в реальной истории таким ситуациям редко свойственен счастливый конец: «Пуля ударила его в грудь и сбросила с лафета»(13, с.141). Впрочем, и в народной версии трагическая развязка в подобных случаях – не редкость. Так, в песне о казаке Ступникове, который «храбростью своей резвился», итог печален: «Верно, рок судил несчастный, / Сгиб в чужой он стороне»(3, с.83).

Реальность ратного ремесла исторической картины мира кубанского казачества обнаруживает множество соответствий с реальностью исторической жизни кубанцев. В народной истории так или иначе преломился жизненный опыт её создателей и хранителей: манёвр и рассыпной строй лавы, спешивание и применение огнестрельного оружия, грозный для врагов стиль штыкового боя, связь его с образом жизни и обрядовыми действиями («кулачки»), схватка, основанная на внезапности нападения и т.д.

Но казачий войсковой мир описан своим языком, своим способом организации текстов и передачи информации. Поэтому попытки перебросить мост к реальному военному искусству казаков, минуя эти особенности, обречены на неудачу. Нередко даже в рассказах, слышанных от очевидцев, воинское искусство казаков приобретает гиперболические размеры и идеальные качества, хотя в сознании рассказчика они предстают вполне естественными и обыденными. Обычными стереотипами выступают условно-преувеличенное время батальных эпизодов (протяжённость шашечного боя), наделение шашки особыми, не присущими ей , качествами. Герои также наделяются необыкновенными свойствами, и народная концепция истории в большинстве случаев обеспечивает победу в любых обстоятельствах. Реконструкция боевых искусств на подобном материале может выявить лишь какие-то ценностные установки и нормы поведения наших героических предков, но вряд ли восполнит наши знания об особенностях ратного ремесла без привлечения археологических, документальных, мемуарных и других источников. В истории казачества достаточно ярких страниц и нет нужды их фальсифицировать.

Примечания

1. Александров С.Г. Физическое воспитание детей и молодёжи кубанского казачества (сер.ХIХ-нач.ХХ вв.): Историко-этнографический очерк. Краснодар, 1999.

2. Бигдай А.Д. Песни кубанских казаков. В редакции В.Г.Захарченко. Т.I. Песни черноморских казаков. Краснодар, 1992.

3. Бигдай А.Д. Песни кубанских казаков. В редакции В.Г.Захарченко. Т.II. Песни линейных казаков. Краснодар, 1995.

4. Горбунов Б.В. Традиционные рукопашные состязания в народной культуре восточных славян ХIХ-начала ХХ в. Историко-этнографическое исследование. М., 1997.

5. Гулыга И.Е. 1-й Полтавский кошевого атамана Сидора Белого полк Кубанского казачьего войска. 1788-1912. Тифлис, 1913. Приложения.

6. История боевых искусств. Россия и её соседи / Под ред. Г.К.Панченко. М., 1997.

7. Караулов М. Песни, поющиеся в станице Галюгаевской, Моздокского отдела, Терской области // Сборник материалов для описания местностей и племён Кавказа. Вып.29. Тифлис, 1901.

8. Леонов О.Г., Ульянов И.Э. Регулярная пехота: 1698-1801. М., 1995.

9. Народная память о казачестве. Запорожье, 1991.

10. Никифоров Д.И. Воспоминания из времён императора Николая I. М., 1903.

11. Ольшевский М.Я. Записки. 1844 и другие годы // Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны ХIХ века. СПб., 2000.

12. Попов В.А. Кубанские сказы. Краснодар, 1968.

13. Потто В.А. Кавказская война: В 5 т. Т.4. Турецкая война (1828-1829 гг.). Ставрополь, 1993.

14. Путилов Б.Н. Героический эпос и действительность. Л., 1988.

15. Родионов И.А. Тихий Дон. СПб., 1996.

16. Сборник славы кубанцев (Кубанцы в великую войну 1914-15-16 г.г.). Повести, рассказы, стихотворения, статьи, письма и заметки. Т.1. Екатеринодар, 1916.

17. Сторожук Р. Казачий СПАС // Казаки России. СПб., 1999. №11.

18. Терешонок А., Адашкевич Ю. Рукопашный бой в русском стиле // Москва. 1992. №11-12.

19. Ульянов И.Э. Регулярная пехота: 1801-1855. М., 1996.

20. Устав строевой казачьей службы. Ч.I. Одиночное, взводное и пешее учение. СПб., 1899.

21. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Репринтн. воспр. изд. 1913 г. Краснодар, 1992. Т.II.

22. Государственный архив Краснодарского края (ГАКК). Ф.254. Оп.2. Д.216.

23. ГАКК. Ф.412. Оп. 1. Д.8.

24. Полевые материалы Кубанской фольклорно-этнографической экспедиции 1998 года (ПМ КФЭЭ-1998). Станица (Ст.) Исправная Зеленчукского района (р-на) Карачаево-Черкесской республики (КЧР). Аудиокассета (А/к) №1549. Информатор (Инф.) Беляков Иван Артёмович, 1931 года рождения (г.р.).

25. ПМ КФЭЭ-1998. Ст.Кардоникская Зеленчукского р-на КЧР. А/к №1660. Инф. Ефименко Иван Никифорович, 1920 г.р.

26. ПМ КФЭЭ-1998. Ст. Кардоникская Зеленчукского р-на КЧР. А/к №1662. Инф. Могильный Макар Яковлевич, 1899 г.р.

27. ПМ КФЭЭ-2000. Ст.Шапсугская Абинского р-на Краснодарского края (кр.). А/к №2259. Инф. Жерновой Фёдор Филипович, 1921 г.р.

28. ПМ КФЭЭ-2001. Ст.Новодеревянковская Каневского р-на Краснодарского кр. А/к №2423. Инф. Быбик Сергей Гордеевич, 1910 г.р.

Статья 3
«Редкий и специальный род войска…»
Вопрос об участии 1-й и 2-й сотен 7-го Кубанского пластунского батальонов в военных действиях на Балканах в 1877–1878 гг. имеет уже свою историографию. В 1979 г. в сборнике «Герои Шипки», выпущенном в серии «Жизнь замечательных людей», кубанский краевед. В.П. Бардадым опубликовал очерк об участии кубанцев в освобождении Болгарии (149). В 1993 г. этот очерк, дополненный ссылками на некоторые источники, был воспроизведен автором в книге «Ратная доблесть кубанцев» (150). Очерк носит пафосно-эмоциональный характер, акцентируя внимание на героике шип-кинских будней. В том же году появилась статья С.В. Павловского, в которой приводятся некоторые сведения о действиях пластунов в Болгарии (151). В 1997 г. вышла в свет небольшая книга военного историка Г. Л. Воскобойникова об участии казачества в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. (152). Главное внимание в книге уделено действиям кавалерии, пластунские батальоны же просто перечис-ляются в структуре более крупных соединений. Наконец, в 2003 г. появилась статья кубанского архивиста В.И. Шкуро, которого отличает от предшественников знание архивных материалов о действиях пластунов в Болгарии (153). Основные акценты иссле-дователь сосредоточил на наградных материалах и установлении станиц, откуда были награжденные пластуны. Рассмотрим боевой путь пластунов 1-й и 2-й сотен 7-го пластунского батальона в Болгарии с учетом всего комплекса выявленных на настоящее время материалов.

Одно из дел фонда 396 Государственного архива Краснодарского края (Г. АКК) содержит «Ведомость об участии в походах и сражениях 1877–1878 гг. 1-й и 2-й сотен 7-го пешего пластунского батальона Кубанского казачьего войска». Из содержания следует, что батальон был сформирован 20 ноября 1876 г. (154). 7 декабря 1876 г. 1-я и 2-я сотни под командованием есаула А.А. Баштанника были напра-влены в Действующую армию. В Г. АКК сохранился послужной список А.А. Баштанника лишь за 1861 г. Из него мы узнаем, что хорунжему Александру Аверьянову сыну Баштаннику в этом году было 27 лет, происходил он из дворян Черноморского казачьего войска, утвержден в этом звании предписанием. Департамента военных поселений 12 июля 1850 г., православного вероисповедания, имел медали – серебряную на Григорьевской ленте за защиту г. Севастополя и светлобронзовую на Андреевской ленте «в память минувшей войны 1853–1856 гг.». «В казенных заведениях не воспитывался, российской грамоты читать и писать знает» (155). В службу вступил казаком 16 ноября 1851 г. в штат писарей войскового правления. 30 сентября 1854 г. урядник Баштанник зачислен в 8-й пеший пластунский батальон. Графа послужного списка «Участие в походах» сообщает о нахождении Баштанника в составе Таманского отряда в 1854 г., службе на Черноморской кордонной линии, в Закубанье в Варениковском укреплении, военных действиях в составе Адагумского отряда, где 28 мая 1861 г. «за оказанное отличие противу горцев произведен в хорунжии» (156).

О других офицерах сформированного батальона узнаем из «Месячного отчета о состоянии двух сотен 7-го пешего пластунского батальона войска Кубанского за ноябрь месяц 1877 г.». К этому времени сотнями после гибели Баштанника командовал есаул. Иван Прусс (с. 1-го октября 1877 г.) – службу начал в 1858 г., в последнем чине с. 1875 г.; 2-й сотней – сотник Иван Москаленко (с. 1-го октября 1877 г.) – службу начал в 1864 г., в последнем чине с. 1877 г.; хорунжий Кирило Синюхаев, состоящий под судом с. 19 сентября 1877 г., службу начал в 1869 г., в последнем чине с. 1875 г.; хорунжий Владимир Нейман – командир 1-й сотни с. 1-го июля 1877 г., службу начал в 1869 г., в последнем чине с. 1876 г.; исправляющий должность батальонного казначея с. 26 марта 1877 г. хорунжий Петр Федяев, службу начал в 1866 г., в последнем чине с. 1876 г. (157). 16 декабря 1-я и 2-я сотни прибыли в г. Кишинев и зачислены в состав войск Действующей армии. 12 апреля 1877 г. сотни «перешли через границу в составе эшелона под командою начальника 4-й стрелковой бригады» (158). В воспоминаниях В.И. Немировича-Данченко, неоднократно цитировавшихся исследователями, приводится немало легендарных свидетельств о действиях пластунов Баштанника вместе с находившимся не у дел М.Д. Скобелевым в тылу у турок за Дунаем еще до переправы русских войск (159). Полностью доверять им мешает то обстоятельство, что Немировича-Данченко за выдумки и богатую фантазию в Дунайской армии прозвали «Невмерович-Вральченко» (160). В ведомости об участии в походах и сражениях отмечается, что пластуны вступили в первый бой с турками в ночь с. 14 на 15 июня 1877 г. «в деле переправ войск через Дунай у Зимницы 2-я сотня в составе войск 1-го эшелона, во главе рот Волынского и Минского пехотных полков, а 1-я – в составе войск 2 эшелона» (161). Тогда же пластуны понесли первые потери. «Без вести пропал» Савва Садым из Бриньковской, а Павел Кнут из Новотиторовской «убит в деле с турками за Дунаем» (162). По данным. С.В. Павловского, за отличие при штурме Систова Евдоким. Очередько из Бриньковской, Антон Олифиренко из Уманской, Федор Лоб и Андрей Корниенко из Незамаевской, Кондрат Гунька из Кущевской, Ларион Сублонос из Калниболотской, Харлампий Зателепа из Старолеушковской были награждены знаком отличия военного ордена Св. Георгия IV степени (163).

22 июня 1877 г. сотни «вошли в состав Передового отряда под начальством генерала Гурко», 1 июля перешли «Балканы через Ханкиойский проход». 2 июля пластуны участвовали «в деле при дер. Ханкиой и взятии лагеря Египетских войск в авангарде отряда», 4 июля – «в деле у дер. Уфлани в составе главных сил отряда», 5 июля – «в деле при взятии г. Казанлык», 6 июля – «в рекогносцировке Шипкинского перевала в составе отдельной колонны из 13-го и 15-го батальонов» (164). В последнем бою пластуны лишились своего командира А.А. Баштанника, «обезглавленного (…) на Шипке турками, заму-чившими предварительно храброго и симпатичного пластуна» (165). В делах фонда 396 сохранилось прошение вдовы есаула Софьи Баштанник, поданное в декабре 1877 г., о принятии ее и пяти малолетних детей под покровительство комитета о раненых (166). Наказной атаман выдал к всеподданнейшей просьбе свидетельство о том, что: «1) муж ея есаул. Александр Баштанник, состоя со вверенными ему сотнями 7-го пешего пластунского батальона в действующей Дунайской армии и участвуя в бою с турками на Шипке 6 числа июля сего года, убит и Высочайшим приказом 10 октября сего же года исключен из списков; 2) по смерти Баштанника осталась вдова вышепоименованная жена его с пятью малолетними детьми, именно: сыновьями – Александром 7 лет и Георгием 7 месяцев, дочерьми Миланьей 13, Евдокией 5 и Марией 4 лет; 3) состояние: турлучный дом в Екатеринодаре, в котором. Баштанникова живет с семейством, и сто восемьдесят десятин земли в Ейском уезде, приносящей годового дохода по девяносто рублей – этим источником семья обеспечивает себя в жизни. Пенсии или пособия от казны Баштанникова не получает и 4) поведения Баштанникова хорошего» (167).

В бою 6 июля были также убиты казаки Михаил Артеменко из Незамаевской, Антон Запара из Конеловской, Алексей Коваленко из Старолеушковской, Семен Куменко и Стефан Ильич Кулик из Каневской, Ефим. Матвеевич Самойленко из Ирклиевской, Алексей Шеремет из Новоминской и Григорий Шрам из Ирклиевской (168). Как видим, участие в рекогносцировке дорого обошлось пластунам. 24 февраля 1878 г. командир 4-й стрелковой бригады наградил казака Никифора Чалого Георгиевским крестом IV степени, а фельдфебеля Шаповала – III степени за «дела 4, 5 и 6 июля» (169). Несколько ранее был награжден приказный Данила Клименко. «С этого числа (6 июля 1877 г. – О. М.) и до окончания Шипкинской эпопеи, – отмечает В.И. Шкуро, – нет сведений о потерях личного состава и почти ничего не известно, что там происходило применительно к нашему пластунскому батальону» (170). В «Ведомости об участии в походах и сражениях» далее говорится, что пластуны 17 июля участвовали «в деле у гор. Ени-Загры и взятии штурмом этого города», а 19 июля «при движении к Ески-Загре, в бою у дер. Джурани» (171). С. 25 по 27 июля сотни батальона участвовали в движении к Главному Балканскому хребту, 11 августа прибыли к Шипкинскому перевалу, а 13 августа «заняли позицию на Шипкинском перевале от Круглой батареи до батареи Портнягина, на каковой и находились в составе войск, оборонявших Шипку: до 1 ноября – в распоряжении начальника 4-й стрелковой бригады, а с. 1-го ноября – в распоряжении начальника 14-й пехотной дивизии» (172). Кроме нескольких полуфольклорных сюжетов более подробных свиде-тельств об участии пластунов в обороне Шипкинского перевала не имеется. Когда в 1888 г. И.Е. Репин, работавший над «Запорожцами», приехал на Кубань в поисках прототипов, его внимание привлекли герои Шипки пашковский казак Иван Шрамко и пластун Шульгин. Последний вспоминал о безрадостных тяжелых днях обороны: «Патронов далы мало и от як порастрилювалы патроны, то прийшлось тилько прициляться та итты вперед, а турок пулями так и осыпае…» (173). Об участии в контратаках, казалось бы, рассказывает и песня «Вспомним, братцы, как стояли». В начале ХХ в. ее привел в своем сборнике А.Д. Бигдай без паспортизации (174). В 1966 г. ее опубликовал И.Ф. Варавва, записавший текст в Краснодаре от У.К. Емца. В этом варианте такие слова: «Вспомним, братцы, как стояли / Мы на Шипке в облаках, / Как мы турок отбивали на Балканских на горах. / Рано, рано рассветает, / Пораздвинулся туман / И на Шипку наступает / Вновь упорный Сулейман. / Сулеймановы аскеры / Крепко в Шипку били лбом. / Угощали их без меры / Мы прикладом и штыком. / Плохо было в эту пору, / Бились турки жестоко / И отважно лезли в гору / Да взошли невысоко (…) / Было, братцы, плоховато, / Да помиловал нас Бог. / От рассвета до заката / Отдохнуть никто не мог! / Накрест пули и гранаты / День и ночь над головой. / Холод… голод. Эх, ребята, / Не забудем этот бой» (175). Но, как выяснилось, песня эта родилась не в казачьей среде. Ее сочинил унтер-офицер 3-й роты 13-го стрелкового батальона Антон Шмаков. Он являлся уроженцем. Херсонской губернии Елисаветградского уезда, «из крестьян местечка Ровное, на службу вступил в 1874 году, грамоте учился в роте». Как писал 23 апреля 1878 г. в газете «Голос» корреспондент Орлов, песня эта «теперь в большой моде и распевается всеми (выделено нами. – О. М.)» (176). Пафосно-героический характер освещения в литературе боевого пути пластунов омрачают порочащие действия освободителей факты, о которых в историографии старались почему-то не упоминать. Между тем среди материалов Г. АКК имеется отношение Военно-судного управления Военного министерства от 11 января 1879 г. # 259 начальнику штаба Действующей армии о находящемся с. 19 сентября 1877 г. под судом хорунжем. Кирило Синюхаеве. В документе говорится, что «служивший хорунжим в 7-м пластунском баталионе Кубанского казачьего войска Синюхаев, по утвержденному Его Императорским. Высочеством. Главнокомандовавшим. Действующею армиею 5 ноября 1877 года приговору Полевого Военного суда, открытаго на позиции у Балканского перевала «Шипка», за поднятие руки с обнаженною шашкою на своего баталионного командира, с намерением нанести ему удар, и пьянство лишен всех прав состояния и ссылается в каторжную работу в крепостях на двенадцать лет. Ныне Государь Император, снисходя на просьбу Синюхаева, содержащегося в Кишиневском тюремном замке, Всемилостивейше повелеть соизволил: заменить для него каторжную работу ссылкою в Сибирь на поселение» (177).

В то же время, Высочайшим приказом 1 декабря 1877 г. есаул 7-го Кубанского пластунского батальона Иван Прусс, уроженец ст. Староминской, был награжден орденом. Св. Владимира IV степени с мечами и бантом, а хорунжий Владимир Нейман – орденом. Св. Анны III степени с мечами и бантом (178). В Г. АКК сохранился послужной список сотника 2-го пластунского батальона В.И. Неймана, составленный 10 января 1880 г. Из него мы узнаем, что Владимир Иванович Нейман родился 28 ноября 1851 г., происходил «из прусско-подданных гор. Кенигсберга, принявший подданство России», православного вероисповедания, воспитание получил в 3-й Московской реальной гимназии (179). В службу вступил унтер-офицером в 20-й стрелковый батальон вольноопределяющимся 17 сентября 1869 г. 25 апреля 1872 г. он переводится в Волгский полк Терского казачьего войска, прикомандировывается «к штабу войск терской области для письменных занятий», а затем в сентябре 1873 г. поступает в Ставропольское юнкерское казачье училище. После окончания училища портупей-юнкер Нейман переводится в мае 1876 г. во Владикавказский конный полк, а 3 ноября 1876 г. прикомандирован ко 2-му пешему пластунскому батальону Кубанского казачьего войска. При сформировании 7-го пешего батальона был перечислен в его состав, 30 ноября 1876 г. произведен в хорунжии, а 14 февраля 1877 г. назначен заведующим оружием (180). С. 1 июля 1877 г. Владимир Иванович командовал 1-й сотней. 5 августа 1877 г. «за отличие, оказанное в делах с турками при переправе через р. Дунай, награжден орденом. Св. Анны IV степени с надписью «За храбрость». 26 сентября 1877 г. «за отличие, оказанное в делах с турками при дер. Уфлани, награжден орденом. Св. Станислава III степени с мечами и бантом». 1 декабря 1877 г. «за отличие в деле с турками при обороне Шипки с. 9 по 15 августа награжден орденом. Св. Анны III степени с мечами и бантом» (181). 3 марта 1879 г. «Высочайшим приказом за отличия в делах противу турок при взятии 28 декабря 1877 года Шипкинского перевала произведен в сотники». В.И. Нейман был женат на вдове майора Коваленко Пелагее Васильевой, жена вероисповедания православного». В станице Ессентукской Терской области Владимир Иванович имел «собственный саманный дом с пристройками» (182). В дальнейшем. В.И. Нейман исправлял должности батальонного адъютанта, заведующего хозяйством, начальника местной команды. 15 мая 1883 г. ему был пожалова чин есаула. В аттестации на этого офицера от 28 октября 1892 г. говорилось: «Нравственных качеств очень хороших, способен и подготовлен, выдающийся» (183).

Запись в «Ведомости об участии в походах и сражениях» далее сообщает, что 28 декабря 1877 г. 1-я и 2-я сотни «во время последнего Шипкинского боя – сражений у дер. Шейново и Шипки – оставались в составе 14-й пехотной дивизии на Шипкинской позиции» (184). За отличие в этом бою есаул. Прусс был награжден орденом. Св. Анны II степени с мечами и бантом, сотник Иван Москаленко – орденом. Св. Анны III степени с мечами и бантом (185). Иван Симонович Москаленко родился 24 июня 1847 г. Воспитание получил: общее – в Ейском уездном училище, военное – в Майкопском урядничьем училище по 1-му разряду. В компании 1877–1878 гг. за боевые отличия имел ордена Св. Анны IV степени с надписью «За храбрость», св. Станислава III степени с мечами и бантом и Св. Анны III степени с мечами и бантом. 28 октября 1892 г. Иван Симонович пожалован чином есаула. В дальнейшем заведывал хозяйством 1-го пластунского батальона. В его аттестационном списке, составленном 5 ноября 1900 г., говорилось: «Нравственные качества: хорошие. Служебные качества: усерден, требователен и исполнителен. Вполне подготовлен к обязанностям штаб-офицера» (186).

Главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич пожаловал за дело с турками 28 декабря 1877 г. 10 знаков отличия военного ордена Св. Георгия IV степени, которые были возложены по приговору нижних чинов на урядников Якова Нехая и Трофима Герасименко, казаков Николая Кипигуева, Игната Шамро, Ивана Снимщикова, Михаила Коротконожку, Арсения Ссыка, Ивана Запорожца Самсона Свистуна и Парфентия Походило» (187).

В январе 1878 г. 1-я и 2-я сотни «по разбитии Шипкинской армии Веселя-паши выступили в составе 14-й пехотной дивизии за Балканы». С. 1 по 16 января пластуны участвовали в движении к Адрианополю (188). По заключении перемирия и до выступления из пределов Турции сотни находились при 14-й дивизии. В Кубанскую область пластуны возвратились 16 сентября 1878 г., и 20 сентября были распущены на льготу. Каковы же были потери пластунов – участников героического «Шипкинского сидения»? В изданном в 1911 г. именном списке погибших казаков И.И. Кияшко сведений о потерях в 7-м пластунском батальоне за этот период нет. На этом основании И.Я. Куценко считает, что на Шипке были убиты 6 пластунов и двое умерли от полученных ран, показывая этим утверждением, что потери казаков были ничтожно малы по сравнению с регулярными частями русской армии (189). В.И. Немирович-Данченко впал в другую крайность. Он писал о пластунах: «Это редкий и специальный род войска, а их заставляли ходить в атаку как пехотинцев. Турки почти всех их перебили» (190). Эту точку зрения, похоже, разделяет В.П. Бардадым. Последний отмечал, что за компанию сотни батальона дважды пополнялись, причем из пластунов первой отправки домой вернулись 12 человек (191). Наиболее близок к истине В.И. Шкуро. Он установил, что на театр военных действий прибыл 301 нижний чин. До 6 июля 1877 г. были убиты 10 человек. 133 человека остались в живых и вернулись в свои станицы. «Это подсчитано, – отмечает В.И. Шкуро, – по списку пластунов 7-го пластунского батальона, которым после войны были вручены особые серебряные памятные медали» (192). 14 человек получили светлобронзовые медали. Это пластуны, которые, видимо, были ранены в летних боях и не вернулись в строй до закрытия перевалов в зимнее время. Наконец, 29 казаков, которые прибыли на пополнение 7-го пластунского батальона 15 января 1878 г. в Адрианополь вместе с вновь назначенным командиром есаулом. Зубковским (до этого исполнял обязанности командира батальона старший из офицеров есаул. Прусс), были награждены темнобронзовыми медалями. Четверо из этого пополнения: Изот Воровской из Старонижестеблиевской, Иван Детина, Анфим. Кусюк и Сила Третьяк из ст. Пластуновской с войны не вернулись и медалей не получили (193). Есть сведения еще о 27 казаках, награжденных темнобронзовыми медалями, которые неизвестно когда прибыли в батальон (194). Как видим, в отношении потерь кубанские пластуны не являлись исключением в числе других подразделений Дунайской армии. Основная масса их честно выполнила свой долг, положив на алтарь войны за освобождение славян половину личного состава. В то же время, как и всякая война, компания 1877–1878 гг. знала явления противоречивые и низкие, которые плохо укладывались в лубочное изображение подвига освободителей. Пластунские сотни в этой войне выполняли обычную тяжелую работу «царицы полей» – пехоты. Главным их оружием были стрельба и маневр, а не придумываемый сегодня целым рядом «реконструкторов» рукопашного боя некий «пластунский стиль». В истории боевого пути пластунов было немало героических страниц, и нет нужды их фальсифицировать.

О. В. Матвеев

———————————————————————————

П. Г. Ст-ца Хадыжинская (Штаб Екатеринодарского полка) // Кубанские областные ведомости (далее: КОВ). 1876. ? 7.
Екатеринодар 7 августа // КОВ. 1876. ? 39.
КОВ. 1876. ? 39.
Там же.
Там же.
Куценко И. Я. Кубанское казачество. Краснодар, 1990. С. 13.
КОВ. 1876. ? 30.
Разные известия // КОВ. 1876. ? 38.
Белоус Ив. Ст. Брюховецкая, 22 августа // КОВ. 1876. ? 36.
Никитин С. А. Славянские комитеты в России в 1858–1876 годах. М., 1960. С. 310.
Там же.
Павловский С. В. Участие кубанских казаков в освобождении Болгарии от османского ига // Из дореволюционного прошлого кубанского казачества. Краснодар, 1993. С. 91.
Государственный архив Краснодарского края (далее: ГАКК). Ф. 454. Оп. 7. Д. 846. Л. 9.
Там же. Л. 38.
Там же. Л. 127.
Там же. Л. 90.
ГАКК. Ф. 668. Оп. 1. Д. 565. Л. 38–40 об.
Там же. Л. 50.
Там же. Л. 52.
ГАКК. Ф. 454. Оп. 7. Д. 846. Л. 3.
Там же. Л. 131.
Там же. Л. 121.
Никитин С. А. Указ. соч. С. 324.
Нарочницкая Л.И. Россия и национально-освободительное движение на Балканах 1875–1878 гг. М., 1979. С. 32–33.
Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. I. Освободительная борьба южных славян в 1875–1876 гг. и Россия. М., 1961. С. 410.
ГАКК. Ф. 454. Оп. 7. Д. 846. Л. 47.
Там же. Л. 104.
Екатеринодар // КОВ. 1876. ? 37.
Глагольева Н. Василий Вареник – кубанский Цицерон // Югополис. 1993. ? 2. С. 7.
Прощальное слово, сказанное отставным Войсковым старшиною В. С. Вареником 1 октября 1876 года добровольцам, отправившимся в Сербию на защиту славян от неистовств магометан // КОВ. 1876. ? 42.
Вареник В. Прощальное слово, сказанное двум добровольцам, отправляющимся на мой счет в Сербию на помощь защиты Славян от неистовств турок // Досужие минуты бывшего Черноморского ныне Кубанского казака Василия Вареника. Рукопись КГИАМЗ им. Е. Д. Фелицына. С. 38. Текст любезно предоставлен автору В. К. Чумаченко.
ГАКК. Ф. 668. Оп. Д. 565. Л. 34.
Освобождение Болгарии от турецкого ига. С. 433.
ГАКК. Ф. 454. Оп. 7. Д. 846. Л. 105.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 1761. Л. 41.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 507. Л. 218 об.
Там же. Л. 354.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 8467. Л. 2.
Кузьмичева Л. В. Русские добровольцы в сербо-турецкой войне 1876 г. // Россия и Восточный кризис 70-х г. XIX в. М., 1981. С. 87.
ГАКК. Ф. 454. Оп. 7. Д. 846. Л. 136.
Кузьмичева Л. В. Указ. соч. С. 88.
Ржевусский А. Памятные дни // Русский вестник. 1881. Т. CLIII. Июнь. С. 657.
Максимов Н. В. Две войны 1876–1878 гг. Воспоминания и рассказы из событий последней войны. СПб., 1879. Ч. I. Война в Сербии. С. 160.
Там же. С. 126.
Там же. С. 126–127.
Гейнс К. Пшехский отряд. С октября 1862 по ноябрь 1864 г. // Военный сборник. 1866. Т. XXXXVII. ? 1. С. 55.
Цит. по: Нарочницкая Л. И. Указ. соч. С. 32.
Там же.
Гейсман П. Славяно-турецкая борьба 1876–77–78 гг. и ея значение в истории развития Восточного вопроса. Мысли, воспоминания и впечатления П. Гейсмана, бывшего участника войн 1876 и 1877–78 годов. Ч. I. Сербо-турецкая война 1876 года. СПб., 1887. С. 137.
ГАКК. Ф. 454. Оп. 7. Д. 846. Л. 139.
Кузьмичева Л. В. Указ. соч. С. 89.
Воскобойников Г. Л. Казачество и кавалерия в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. М., 1997. С. 23.
Тутолмин И. Кавказская казачья бригада в Болгарии. 1877–1878 гг. (Походный дневник И. Тутолмина). Вып. II. СПб., 1879. С. 3.
Там же.
Шкуро В. И. Звездный час рода Кухаренко // Третьи Кухаренковские чтения: Материалы краевой научно-теоретической конференции. Краснодар, 1999. С. 4–5.
Тутолмин И. Указ. соч. С. 15.
Там же. С. 7.
Там же.
Там же. С. 10–11.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 46.
Тутолмин И. Указ. соч. С. 33.
Воскобойников Г. Л. Указ. соч. С. 31–32.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 46.
Павловский С. В. Участие кубанских казаков в освобождении Болгарии от османского ига // Из дореволюционного прошлого кубанского казачества. Под ред. В. Н. Ратушняка. Краснодар, 1993. С. 95.
Там же. С. 96.
66.Тутолмин И. Указ. соч. C. 72.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2127. Л. 163.
Тутолмин И. Указ. соч. С. 70.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2127. Л. 163.
Свидин И. Г. «Спасибо за службу!» // Родная Кубань. 2005. ? 3. С. 24.
Павловский С. В. Указ. соч. С. 96.
Воскобойников Г .Л. Указ. соч. С. 45.
ГАКК. Ф. 446. Оп. 6. Д. 12. Л. 46.
Бардадым В. П. Ратная доблесть кубанцев. Краснодар, 1993. С. 93.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2127. Л. 163.
Бардадым В. П. Указ. соч. С. 92.
Там же.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 638. Л. 1–4 об.
Воскобойников Г. Л. Указ. соч. С. 45.
Кияшко И. И. Именной список генералам, штаб- и обер-офицерам, старшинам, нижним чинам и жителям Кубанского казачьего войска (бывших Черноморского и Кавказского Линейного казачьих войск), убитым, умершим от ран и без вести пропавшим в сражениях, стычках и перестрелках с 1788 по 1908 г. Екатеринодар, 1911. С. 293.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 46.
Воскобойников Г. Л. Указ. соч. С. 49.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 46.
Воскобойников Г. Л. Указ. соч. С. 51.
Цаллагов М. А. На войне Дунайской. Орджоникидзе, 1970. С. 41–42.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 46.
Свидин И. Г. Указ. соч. С. 24.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 46 об.
Золотарев В. А. Противоборство империй. Война 1877-1878 гг. – апофеоз восточного кризиса. М., 2005. С. 56.
Воскобойников Г. Л. Указ. соч. С. 73.
Там же.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 46 об.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2445. Л. 67.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 46 об.
Бардадым В. П. Указ. соч. С. 94.
Кияшко И. И. Указ. соч. С. 295.
Керсновский А. А. История русской армии в четырех томах. Т. II. М., 1999. С. 227.
Золотарев В. А. Указ. соч. С. 60.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 46 об.
Там же.
Керсновский А. А. Указ. соч. Т. II. С. 227.
Шкуро В. И. История Отечества в биографиях кубанцев // Мечом и пером: вехи истории и культуры служилой элиты России (к 625-летию победы на Куликовом поле и 15-летию Российского Дворянского Собрания). Краснодар, 2005. С. 81.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 47.
Павловский С. В. Указ. соч. С. 96.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 47.
Кияшко И. И. Указ. соч. С. 297.
Тутолмин И. Указ. соч. Вып. II. С. 96.
ГАКК. Ф. 449. Оп.6. Д.12. Л. 47.
Кияшко И. И. Указ. соч. С. 297.
Золотарев В. А. Указ. соч. С. 66.
Кияшко И. И. Указ. соч. С. 297.
Там же. С. 299.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 47.
Тутолмин И. От Плевны до Царьграда (Кавказская казачья бригада в 1877–1878) // Военный сборник. 1881. ? 4. С. 244.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 47.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2127. Л. 163.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 375. Л. 29.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2127. Л. 163.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 375. Л. 41.
Жабчик С. В. Кубанские офицеры – участники освобождения Болгарии // Мир славян Северного Кавказа. Вып. II. Краснодар, 2005. С. 212.
Воскобойников Г. Л. Указ. соч. С. 83.
Бигдай А. Д. Песни кубанских казаков. В редакции В. Г. Захарченко. Т. II. Песни линейных казаков. Краснодар, 1995. С. 63–64.
Песня «Гренадеры в Петрополе…» Вакх Гурьев. Письма священника // Русский вестник. 1880. ? 12. С. 728.
Тутолмин И. От Плевны до Царьграда (Кавказская казачья бригада в походе в 1877– 1878 г. // Военный сборник. 1881. ? 5. С. 36.
Павловский С. В. Указ. соч. С. 97.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 47.
Там же. Л. 47 об.
Воскобойников Г. Л. Указ. соч. С. 100–101.
Там же. С. 101.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 660. Т. IV. Л. 135 об.
Кияшко И. И. Указ. соч. С. 299.
Там же. С. 299.
Там же. С. 308.
Там же. С. 302.
Там же. С. 303.
Там же. С. 302.
Там же. С. 306.
Там же. С. 21.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 47 об.
Кияшко И. И. Указ. соч. С. 309.
ГАКК. Ф. 449. Оп. 6. Д. 12. Л. 47 об.
Бардадым В. П. Указ. соч. С. 94.
Кияшко И. И. Указ. соч. С. 314.
Там же. С. 310.
Там же. С. 313.
Там же. С. 316.
Бардадым В. П. Указ. соч. С. 95.
Тутолмин И. От Плевны до Царьграда (Кавказская казачья бригада в походе в 1877– 1878 гг.) // Военный сборник. 1881. ? 5. С. 197.
Бардадым В. П. Кубанские казаки // Герои Шипки: Сборник (Сост. О. Михайлов). М., 1979.
Бардадым В. П. Ратная доблесть кубанцев. Краснодар, 1993.
Павловский С. В. Участие кубанских казаков в освобождении Болгарии от османского ига // Из дореволюционного прошлого кубанского казачества. Под ред. В. Н. Ратушняка. Краснодар, 1993.
Воскобойников Г. Л. Казачество и кавалерия в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. М., 1997.
Шкуро В. И. Кубанские пластуны на Шипке // Памяти Ивана Диомидовича Попки: Из исторического прошлого и духовного наследия северокавказского казачества. Под ред. О. В. Матвеева. Краснодар, 2003.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2475. Т. II. Л. 240.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 189. Л. 242 об.
Там же. Л. 240.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2127. Л. 515.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2475. Т. II. Л. 240.
Немирович-Данченко В. И. Скобелев // Михаил Скобелев: Сборник / Сост. Носков И. Д. М., 1997. С. 245–246.
Троицкий Н. А. Россия в XIX веке. Курс лекций. М., 1997. С. 277.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2475. Т. II. Л. 240.
Кияшко И. И. Указ. соч. С. 304, 307.
Павловский С. В. Указ. соч. С. 94.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2475. Т. II. Л. 240–240 об.
Немирович-Данченко В. И. Указ. соч. С. 245.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2260. Л. 1.
Там же. Л. 3.
Шкуро В. И. Указ. соч. С. 85.
Там же.
Там же.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2475. Т. II. Л. 240 об.
Там же.
Цит. по: Бардадым В. П. Ратная доблесть кубанцев. С. 89.
Бигдай А. Д. Песни кубанских казаков. В редакции В. Г. Захарченко. Т. II. Песни линейных казаков. Краснодар, 1995. С. 19.
Варавва И. Ф. Песни казаков Кубани. Краснодар, 1966. С. 79–80.
Цит. по: Золотарев В. А. Противоборство империй. Война 1877–1878 гг. – апофеоз Восточного кризиса. М., 2005. С. 207.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2564. Л. 599–599 об.
Шкуро В. И. Указ. соч. С. 86.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 384. Л. 113.
Там же. Л. 115 об.
Там же.
Там же. Л. 118 об.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 994. Л. 2.
ГАКК. Оп. 1. Д. 2475. Т. II. Л. 241.
Шкуро В. И. Указ. соч. С. 86.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 2. Д. 696. Л. 161 об.
Шкуро В. И. Указ. соч. С. 86.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 2475. Т. II. Л. 241.
Куценко И. Я. Кубанское казачество. Изд. 2-е, доп. Краснодар, 1993. С. 230.
Немирович-Данченко В.И. Указ. соч. С. 246.
Бардадым В. П. Ратная доблесть кубанцев. С. 88.
Шкуро В. И. Указ. соч. С. 87.
Там же. С. 89.
Там же.

Это сообщение было изменено protokarate: (21 Февраль 2011 — 13:58)